Первый раз я была страшно озадачена сетованиями о невостребованности в конце девяностых годов: значимый и авторитетный в нашем кругу человек жаловался на то, что его таланты и возможности не используют должным образом, заслуги не не принимаются в расчёт. Сетования переходили в сентенции: суждения о причинах. Озадачиться было нетрудно: людей вокруг, таланты и заслуги которых в одночасье оказались никому не нужными, было в ту пору пруд пруди, а жаловались немногие – не до жалоб.
Впечатляли отнюдь не боль и горечь человеческой обиды, а именно сентенции – было в них нечто перманентное, непреложное: приговор, вынесенный себе силой собственной мысли. Позднее я сталкивалась с подобным дважды – как с чем-то хорошо узнаваемым, похожим на первый случай.
У случаев такого рода есть анти-архетип. На эту должность человечество выбрало следователя, которому то дадут расследовать дело, то отнимут, а потом вновь вернут.
Клод Лебель и сам знал, что он толковый полицейский. Он всегда был толковым полицейским, неторопливым, тщательным, дотошным. Иной раз его осеняло, и толковый полицейский превращался в незаурядного сыщика. Но он никогда не упускал из виду, что успех в полицейском деле на 99 процентов складывается из черновой работы, кропотливого паучьего связывания деталей, пока детали не образуют целого, целое не станет паутиной, а паутина не облепит, наконец, преступника: и тогда если даже дело и не попадет на первые страницы газет, зато в суде не смогут придраться ни к одной улике…
Выслушав полковника Сен-Клера, Клод Лебель замигал, как провинившийся школьник, и ничего не сказал. Он повел порученное дело по-своему, не считаясь ни с чьими репликами.
Через десять минут Клод Лебель снова сидел у себя в кабинете. Будь он человеком иного склада, ему пришло бы на ум, что за последние полтора часа его наделили полномочиями, делающими его — пусть на время — самым грозным полицейским в Европе. Но человеком иного склада он не был и ни о чем таком не подумал. Он ломал голову, как бы объяснить Амели по телефону, что его неизвестно до каких пор не будет дома.
Почему успешное преодоление профессиональной отверженности в литературе и в кино столь часто поручают полиции – отдельный вопрос. В «Дне шакала» комиссар вообще не обращает никакого внимания на перемены в своей востребованности, ему и преодолевать-то нечего.
— Господа, как вы помните, когда мы собрались впервые, комиссар Бувье предположил, что выявление убийцы под кличкой Шакал — дело уголовного розыска. Задним числом не могу с этим не согласиться. И по счастью, за эти десять дней провел большую работу комиссар Лебель. Несмотря на то, что убийца трижды сменил облик, и невзирая на прискорбную утечку информации из этого зала, комиссару все же удалось идентифицировать преступника и выследить его до самых пределов Парижа. Принесем же ему благодарность за его неусыпные труды. Министр слегка поклонился Лебелю; тот смущенно поежился.
— Но теперь, господа, вся ответственность ложится на наши плечи. Мы располагаем достаточными силами, и я убежден, что его поимка — дело ближайшего будущего. Наутро, самое позднее — к полудню он окажется в наших руках. Позвольте же еще раз поздравить вас с успехом, комиссар Лебель, и освободить вас от тяжкого бремени вышеупомянутой ответственности. В дальнейшем ваше неоценимое содействие более нам не понадобится. Ваша задача выполнена, и выполнена отлично. Спасибо вам.
Закончив речь, он как бы выжидал. Лебель подумал, поморгал и поднялся. Он искоса обвел взглядом собрание хозяев жизни, которым подвластны были тысячи и тысячи человек, которые ворочали миллионами и миллионами франков. Они ему улыбались. Он повернулся и вышел из зала.
Впервые за десять дней комиссар Клод Лебель отправился домой — спать. Ключ повернулся в замке, жена разразилась накопленными попреками, часы пробили полночь. Настало 23 августа…
…Вечером 24 августа комиссара Клода Лебеля, который пребывал на субботнем отдыхе и, облачившись в поношенный свитер и латаные штаны, копался у себя в садике, вызвали по телефону к министру. Машина пришла за ним в шесть часов.
При виде министра Лебель слегка оторопел. Полновластный охранитель французской государственной безопасности выглядел усталым и измученным. Он указал Лебелю на стул перед столом; сел и сам в свое кресло-вертушку, в котором любил оборачиваться к площади Бово за широким окном. На этот раз он к окну не оборачивался. — Не можем мы его найти, — обронил он. — Исчез этот ваш Шакал, точно сквозь землю провалился. Он замолк и тяжело вздохнул, глядя через стол на невзрачного сыщика: тот лишь растерянно моргал. — Боюсь, мы за целых две недели толком не поняли, с кем имеем дело. А вы думаете, где он? — Здесь, в городе, — сказал Лебель. — Как вы распорядились назавтра?».
Быть может, дело тут в умении делать по-своему, не считаясь с чужими репликами? Или в маленьком садике?
Лола Кретова
Comments