Есть особое удовольствие в том, чтобы не пытаться быть на самом «острие» сегодняшних веяний в отношении искусств, политик и иных составляющих нашей земной жизни. Всё равно посмотреть все самые новые, оскароносные, модные или просто хорошие фильмы не удаётся никому, разве что кроме профессионалов в этой области или каких-то неимоверных бездельников. Но отворотясь по собственной воле от самой читаемой книги, от самого просматриваемого фильма или очередной самой обсуждаемой инсталляции порождённой, нет — не спящим разумом, но деятелями «современного искусства», как же хорошо оборотить свой взор на что-нибудь не столь современное и очевидное.
Например, кинематограф, которому уже больше ста лет в его жизни среди прочих искусств, не всегда был таким, каким его сейчас привыкли видеть. Недаром всё чаще хочется смотреть фильмы из другого времени и не только по причине ностальгии по своему отрочеству и детству, но и потому что объективным образом фильмы более ранние (снятые ещё до «демократических» времён) были и достовернее и художественнее, чем созданные сейчас вольными художниками, крайне чуткими к нынешним трендам.
Вдруг вспоминаешь, что кинематограф не всегда был не то, что псевдообъёмным, цветным или раскрашенным, но откровенно чёрно-белым (правда, с чудесными полутонами и дивной светотенью) и даже немым (с дрожащими надписями, возникающими на современных «продвинутых» экранах, как спиритический привет, то ли из прошлого, то ли из «параллельного» мира теней и духов).
Можно почти случайно взять фильм 1923 года «Белая сестра» с Лиллиан Гиш в главной роли и посвятить ему два с четвертью часа своего драгоценного, невосполнимого времени. Фильм, как сейчас принято классифицировать, сочетающий в себе элементы мелодрамы, драмы, трагедии, а также фильма-катастрофы. При этом: никакого преувеличенного заламывания рук и аффектированного закатывания чрезмерно накрашенных глаз, никаких лиц искажённых непомерной яростью, равно как и расплывающихся черт от переслащённой добродетельности и благонравия. Вместо этого — неожиданные (для видавшего виды современного зрителя): сдержанность, человечность и почти забытое слово и качество — достоинство. Два с четвертью часа чистого удовольствия.
По степени достоверности этот фильм ощутимо превосходит обычные образчики нашего времени из области драм и приключений. И всё дело здесь, как мне видится, даже не в желании нынешних деятелей кино использовать максимальное количество эффектов технических (отнять бы у них компьютеры!) и психологических (последние правда уместнее взять в кавычки), но в расстановке акцентов. Даже самые коммерциализированные образчики современного кино идеалогизированны донельзя. Самая расприключенческая фантастика (ещё со времён известного фильма «всех времён и народов») наших дней несёт на себе неизменную печать разрешённой к употреблению морали и используемой на данном этапе идеологии.
Мораль и идеология, конечно, есть во все времена и во всяком обществе людей разумных. Значит дело в качестве морали и в содержании идеологии. В «Белой сестре», например, нет навязчивых нравоучений и назидательных подчёркиваний «как надо». «Как надо» и «как не надо» действовать, жить и умирать решают сами герои фильма на фоне Италии (то ли конца 19-го века, то ли начала века 20-го) и северной Африки, где главному герою предстоит побывать в плену пару лет у кочевников. Кстати, последние показаны тоже без современного надрыва, а наиболее близко к правде: со своей моралью и со своей религией; без нынешнего «популярного» экстремизма, но не менее опасные для европейца, вздумавшего посетить их пустынные владения.
Тема Церкви и её служителей также решительно отличается от современных трактовок, редко обходящихся без осуждения «догматичных лицемеров», «врагов прогресса» и так далее. Как раз эта тема — религиозная, в обострённом виде — решение принять монашество и становится самой сложной и болезненной не только для героев картины, но и для зрителей. Каков приоритет в клятвах и обещаниях, данных человеком человеку и Богу — хронологический (кому из них раньше) или какой-то другой? Как вообще соотносятся жизнь, так называемая мирская и жизнь посвящённая служению Богу? Ответы не очевидны.
Катастрофа в виде извержения Везувия и связанный с ним потоп в подгорном городке из-за разлившегося горного озера, показанные в фильме — не столько символ мощи и гнева высших сил (природных или божественных), как это не преминули бы подчеркнуть в современном блокбастере, но всего лишь напоминание о хрупкости человеческой жизни вообще. Да и не только человеческой: несколько кадров, естественно и без особого нажима показывают, как привычно, загодя, пока люди ещё не заметили надвигающейся стихии, кошка тащит котёнка в более безопасное место, сообразно её (кошки) представлениям о силе и размерах предстоящей напасти.
Но, что страннее всего: при всей драматичности происходящих на экране событий от фильма остаётся, в целом, светлое и радостное чувство. Чувство причастности к нормальному искусству, нормальному миру, который, надеюсь не остался нам только в виде очень старого кино. А из отдельных сцен и эпизодов на уровне архетипичных картин в сознании запечатлелся безмятежный и лёгкий танец героини Лиллиан Гиш в тенистом таинственном саду.
Кирилл Кретов
Comments