Саженцы

Мне было лет пять, когда моя бабушка забыла взять с собой ключи от квартиры. Мои дошкольные годы мы с бабушкой проводили вместе; мама вела странствующий, телевизионный образ жизни: путешествовала по телесъёмкам, командировкам, монтажам и озвучкам. Дома мама тоже бывала – чтобы писать сценарии, читать со мной книжки, учить рисовать и плести гобелены. Время от времени мама брала меня с собой: сейчас мне кажется, что времени, проведённого с мамой в телецентре и на съёмках, было куда как больше нашего с ней «домашнего» времени. Мама никогда не была склонна к домоседству – ни теперь, ни тогда: в её выходные мы отправлялись на прогулки и выставки, иногда – в гости.

В те годы замки на дверях захлопывались тут и там. Люди бродили по улицам, держа в руках пустые мусорные вёдра, свежие газеты из почтового ящика, а то и просто пачку сигарет – если бы не домашние тапочки, никто бы про захлопнувшийся замок и не догадался.

Замок-щелкун шалил с удовольствием, а порой и с долговременным расчётом: захлопнув дверь, вы могли обнаружить отсутствие ключей уже будучи на другом конце города.

Бабушка заметила отсутствие ключей довольно скоро – как только мы вышли из магазина. Стояла весна – призрачная, дымчатая – собиралась с силами. Бабушка взяла меня за руку, мы перешли дорогу – Студёный проезд, и очутились на лугу (в прежние времена было такое счастье у жителей московских окраин – из дома шагнуть прямо в лес). Да, в самом деле: между МКАД и Студёным проездом был луг. Ручьи талой воды давным-давно сбежали в небольшие ложбинки и успели высохнуть, а на пригорках, пригретые солнцем, вытянулись из земли цветы мать-и-мачехи.

Мы с бабушкой устроились на тёплом пригорке. В нашем распоряжении была только что закупленная провизия; мы ели вкусные творожные сырки и поглядывали вокруг – на траву, что начинала зеленеть, на близкий лес, на дорогу, на город поодаль. Приключение длилось недолго – кто-то из домочадцев вскоре должен был вернуться с работы. Досадная неприятность с ключами превратилась для нас с бабушкой в счастливое воспоминание – а как же иначе, ведь тогда у моей бабушки ещё был твёрдый и неунывающий характер. Тоска и удручённость пришли намного позднее, когда бабушка, приблизившись к девяностолетнему возрасту, перестала выходить на улицу – лишь смотрела в окно, в невидимую даль.

«Что-то дерева сегодня не качаются», - говорила она. Не оборачиваясь: то ли мне, пришедшей её навестить, то ли самой себе.

Однажды – в тот день я точно ещё была ребёнком, то ли дошкольницей, то ли первоклассницей – бабушка включила мне телевизор, а сама отправилась на кухню готовить ужин. Историю о внуке и его дедушке Луке, что ранней весной отправились в город за саженцами груш, я смотрела в одиночестве. По крайней мере, мне так казалось, но дело обстояло иначе: одновременно со мной за развитием событий следил мой будущий муж (мы жили по соседству и учились в одном классе), так что мне есть с кем обсудить нюансы сценария и режиссёрского искусства.

«Какое впечатление он тогда на тебя произвёл?», - поинтересовался мой муж, когда сюжет этого фильма вдруг всплыл в моей памяти, и я стала твердить о нём по нескольку раз на дню. «Непоправимой катастрофы», - ответила я.

«На меня тоже».

Мы оба плохо помнили сюжет, ведь главное было в самом конце, когда старый Лука подложил с трудом добытые молоденькие груши под колёса буксующего у края пропасти тяжеловоза.

Нет, никто не умер. По крайней мере, в пределах киноленты. Люди умирали до того, как дедушка с мальчиком отправились в город, и судя по всему, умирали после возвращения. Тем не менее, надежда человека, стоящего на пределе своего бытия, не высказанная словами, едва выносимая в своей глубине, была различима даже ребёнком. А может, именно ребёнком – ведь люди взрослые каких только глупостей не написали о жанре этого фильма. «Комедия». «Лирическая повесть». «Приключение». Неужто не заметили они отчаянной пустоты, порыва к цельной, невозможной жизни?

Быть может, это и к лучшему, ведь пафосные притчи и эпические драмы извергают свои откровения как вулкан, обращая тайное в пепел.

Странным оказывается путешествие за саженцами – таким ему и положено быть в road movie. Вот – прожитая жизнь, а вот – дорога, чтобы увидеть жизнь по-новому – иное пространство, в котором герои, будучи оторваны от пространства обычного, становятся другими.

Старые груши, дававшие плоды много десятилетий, взяли да засохли по весне. Их сажал ещё дед старого Луки – и оставался для него живым, покуда цвели эти груши, «он только теперь умер». Новых не найти – никому не нужны саженцы груш, которые дают плоды лишь на двенадцатый год. «Куда ты торопишься?», - недоумевает старый Лука, видя очередную кислую мину любителя скороспелок. Город, в котором когда-то жил Лука, совершенно переменился – нет в нём дома его возлюбленной, снесли тот дом, нет в городе его прежней жизни. Нет нигде нужных саженцев – лишь под конец находится один сумасшедший садовод, который никому ничего не продаёт. На его вопрос «Зачем тебе саженцы?» Лука не отвечает, пыхтит и сердится, собирается уйти. Но внук его ненароком показывает свою любовь к деревьям, своё знание истинных вещей, и вот уже дедушка с внуком отправляются в обратный путь, в свою деревню, с заветными грушами.

В пути их застаёт ледяной ветер, чтобы спасти самые слабые из саженцев, Лука укрывает их своим пальто, а после высаживает у дороги. «Вот влезешь через двадцать лет на эту вершину, - говорит дед внуку, указывая на макушку груши, - и весь мир как на ладони увидишь».

Но вот уже и дом недалеко, и бездумный водитель тяжеловоза пересекает их путь. Ничего не остаётся от дедушкиных саженцев. Разве что завершённость жизни. И внук – дедушкин саженец, принявший в этом странном путешествии нечто тайное и главное о жизни.

Это только кажется, что бывшие городские жители лишены странствий. Сад – это road movie, иное пространство, необычное. Если есть в саду груши, что плодоносят через двенадцать лет, стало быть, есть время стать другим. Весь мир как на ладони увидеть.

Лола Кретова

(из книги "Свобода загородной жизни")