​

Типология жизненных миров, разработанная в психологии переживания Ф. Е. Василюка, является единственной в своем роде; она не только решает теоретическую задачу описания, систематизации и конструирования, но и служит основой для создания психотерапевтических методов. Убеждающая ясность типологии, в которой жизненные миры соотносятся с «типичными» критическими ситуациями: стрессом, фрустрацией, конфликтом, кризисом [2], и основанная на этой типологии психотехника привлекают практикующих специалистов, дают ощущение опоры в выстраивании и осмыслении своей помогающей деятельности.

Как и любая теоретическая концепция, эта типология исторична. Она исходит из представлений о критических ситуациях и связанных с ними переживаниях, которые характерны для своей эпохи и для определенной среды. По сути, эта типология сама по себе является одним из жизненных миров, в котором стресс, фрустрация, конфликт и кризис присутствуют в жизнях людей с достаточной очевидностью как для психотерапевта, так и для клиента.

Но является ли такая типология неизменной во времени – в историческом времени и личном времени субъекта? Является ли она «типологией для всех» (субъектов), или есть «другие миры», устроенные иначе; как в таком случае это влияет на наше представление о психотерапевтическом диалоге, о процессе терапии и главное – на наше представление о человеческом переживании? Эти вопросы определяют ход наших размышлений.

Четыре жизненных мира: инфантильный, реалистический, ценностный и творческий, образованы через перекрестное противопоставление «простого» и «сложного», «легкого» и «трудного», «внешнего и внутреннего».  Привлекательная четкость такого построения, его увязанность с четырьмя типами критических ситуаций, вызывает у специалистов, практикующих в психотерапевтическом подходе, разработанном Ф. Е. Василюком для индивидуальной психотерапии, готовность распространить эту типологию на все форматы психотерапевтической или консультативной работы с клиентами: работу с детьми, с семьями, групповую психотерапию и т.д., соблазн «поиграть» с одной и той же критической ситуацией, дабы представить ее во всех четырех ракурсах жизненных миров (например, варианты переживания, вызванного поломкой автомобиля: от «гедонистического» до «творческого»). Несмотря на то, что типология содержит значимые для практиков психотехнические возможности, возникает риск ее механистического применения, использования «с натяжкой».

В первую очередь уязвимым оказывается то напряжение смысла или устремленность к смыслу, которое присутствует в типологии жизненных миров независимо от «простоты» или «сложности», сопряженных с той или иной критической ситуацией. Также может возникнуть прозаическое, утилитарное толкование творческого переживания, когда творческое переживание кризиса подменяется творческими инструментами совладания со стрессом или фрустрацией (одно дело – художественно передать чувства, вызванные поломкой машины, и другое – обратиться к жизненному кризису, который дал о себе знать в связи с возникшей поломкой-триггером).

Психолог, приверженный тому или иному психотерапевтическому подходу, неизбежно накладывает на жизненный мир клиента трафарет психологической теории, на которой основан подход, равно как и трафарет своей интерпретации этого подхода. Если он исходит в своей работе из типологии жизненных миров, он настроен на распознавание в переживаниях клиента той или иной, соответствующую типологии, критической ситуации. В фокусе внимания психотерапии – современный городской житель: в его жизни целеполагание и достижения занимают значимое место, а ценности противоречат друг другу; условия мегаполиса располагают к фрустрации и внутреннему конфликту. Как итог значимая часть диалога психотерапевта и клиента может происходить на территории, обусловленной дискурсом мегаполиса, когда усилие понимания для обеих сторон диалога ограничено категориями жизненного мира мегаполиса – не только его ценностями и смыслами, но всем устройством этого жизненного мира, с его убеждениями и переживаниями: надеждами, тревогами, требованиями, разочарованиями, представлениями о благополучии и развитии. Но что, если жизненный мир человека устроен иначе: например, в нем практически нет места для фрустрации или ценностного конфликта?

Исследование, которое мы посвятили анализу переживания пандемии загородными жителями [4], позволило высказать предположение об определенных особенностях загородного/сельского жизненного мира. В соотнесении с типологией жизненных миров – это мир во многом инфантильно-творческий. Загородный мир, с одной стороны, очень прост, в том числе в плане «здесь и сейчас» переживаний, с другой стороны, чрезвычайно суверенен (авторство жизни). Терпение загородного жителя не связано с достижением отдаленной цели, а ситуация выбора фрустрация и ценностный конфликт, столь свойственные мегаполису, для него гораздо менее актуальны (возможно, это и определяет несоответствие эксплицитных ценностей, заявляемых как причина переезда за город, и имплицитных смыслов, которые являются действительным основанием решения и последующего образа жизни). Одна из причин ресурсности сельского/загородного мира, психологической устойчивости личности (очевидной, в том числе, и для внешнего наблюдателя) – отсутствие поставленных целей и оценки достигнутого, что во многом обусловлено принятием сложноустроенности и непредсказуемости жизни, принципиальной неразрешимости многих ее вопросов.

Наше исследование текстов, сопряженных с переживанием загородной/сельской жизни (художественная и автобиографическая литература, самоотчеты современников в соцсетях и интервью) помогает выделить наряду с другими такие особенности загородного мира, как «цикличность» переживания – его вписанность в природные циклы, опосредованность всматриванием и вслушиванием, доминирующее переживание радости бытия, удовольствие уединения и созерцания, постоянство обращения к воспоминаниям как часть целостного восприятия жизни. Читая текст, с удивлением обнаруживаешь, как в этом тексте «внешний мир соприроден жизненному», «жизненный мир и мир внешний оказываются влитыми друг в друга», а «жизнь субъекта в таком мире – это обнаженное бытие, бытие, полностью открытое в мир», «его существование – окутанная бесконечным благом… первичная жизненность» [2, c. 95]. И тут же, без всякого перехода, этот витальный мир прорывается в мир творческий, когда автор не только осмысливает свою жизнь как целое, но нередко выходит к переживанию целостного бытия, большего, нежели его собственная жизнь.

Жажда подлинности характерна для загородного мира, как и потребность «прийти в себя», «быть настоящим», «быть собой». Здесь хотелось бы отметить, что, речь не идет об актуальной для мегаполиса проблеме самоидентификации или самопонимания, когда есть необходимость определить «кто я», или «каким я хочу быть», выстроить представление о себе: эти вопросы словно растворяются в загородной жизни. «Бытие собой» в загородной жизни – это повседневные переживания и мысли, воспоминания, личная история. 

Очевидно, что неизменный собеседник загородного жителя – это окружающий мир: он может разговаривать с деревьями, рекой, небом, и они также с ним «говорят». Заочная дискуссия Ф. Е. Василюка [1] и А. Ф. Копьева [3] о том, является ли опыт подобного диалога психотерапевтическим опытом, дает нам хорошую основу для дальнейших размышлений об особенностях жизненного мира: об одиночестве-уединении, об общении с «субъектами» природы как о «намеренной» «заботе».

И хотя особая «загородная» эпистемология едва ли обретет развитие, станет добиваться определенного положения и признания, как это сделала, например, эпистемология феминистская, необходимость видеть и понимать различие между жизненным миром мегаполиса и сельским миром, отдавать отчет в доминировании мировоззрения и дискурса мегаполиса, все чаще звучит в работах гуманитарных исследователей, посвященных особенностям городской или сельской жизни. Нам, в свою очередь, представляется важным обозначить доминирование ценностей и концепций мегаполиса, которое, в конечном счете, оказывает влияние на психотерапевтический диалог.

Психотерапия, полагая себя феноменом городской жизни, обрела в психологии переживания концепцию, отражающую суть психологических проблем, испытываемых жителями больших городов. Однако, именно ее концепция четырех жизненных миров и соответствующих им критических ситуаций позволяет обратить внимание на особенности загородного жизненного мира, который обладает своими особенностями и своим собственным ресурсом совладания с критическими ситуациями.

​​

 

Библиографический список

1. Василюк Ф.Е. Культурно-антропологические условия возможности психотерапевтического опыта  // Культурно-историческая психология. 2007. Том 3. № 1. С. 80–92.

2. Василюк, Ф.Е. Психология переживания: Анализ преодоления критических ситуаций. М.: Издательство Московского университета, 1984. 200 с.

3. Копьев А.Ф. О диалогической природе психотерапевтического опыта // Культурно-историческая психология. 2007. Том 3. № 1. С. 93–100.

4. Кретова Л.А. Особенности переживания эпидемии в условиях сельской жизни: влияние суверенности и исторические аспекты // Научное обозрение. Cерия 2. Гуманитарные науки.  2020. № 3-4. С. 95-108. doi: 10.26653/2076-4685-2020-3-4-09.