Ночью, в пустынных полях, далече от Рима, я раскинул шатер,

 и мой шатер был мне Римом.

 

 

Для многих последователей понимающий психотерапии психология сознания и переживания – философская основа для осмысления собственного опыта консультирования в частности и мира в целом, включая такой, на первый взгляд, небольшой «островок» этого мира, как бывшие (или будущие бывшие) жители мегаполиса, перебравшиеся жить за город.

​

Соотнести надежды, чаяния, критические ситуации бывших горожан с работой переживания, соответствующей тому или иному жизненному миру, непросто. Одно из затруднений таково: остается ли сигнификативный компонент психологии сознания и переживания неизменным, являют ли описанные Ф. Е. Василюком критические ситуации (Василюк, 1984) ту же совокупность признаков и условий применимости, что и 30 лет назад, или современный стресс или конфликт ценностей – это нечто иное, не идентичное ценностям предыдущих поколений, но привычно обозначаемое прежним словом? Есть ли у современных людей кризисы в том, уже старинном понимании кризисов, с примерами из Достоевского и Бунина? Не отражаются ли такие категории как «творческий жизненный мир» в сознании современных людей, включая психологов, иначе, чем в сознании предыдущих поколений, предпочитая зеркала конкретики, оптимизма и прагматизма? 

​

Очевидно, что культура и жизнь людей, представления об этике, эстетике, о смятении и душевных муках, о невыносимости и смыслах за прошедшие 30 лет претерпела существенные изменения. Былой пафос художественных произведений, книг и фильмов, волновавших умы прежних поколений – драматично-романтичный – теперь воспринимается в другом ключе, порой оценивается абсолютно противоположным образом.

​

Показателен и любопытен следующий пример – отзыв молодого современного читателя на книгу известного белоэмигрантского писателя Гайто Газданова "Полёт" написанную автором в 1939 году. Вот как он звучит:

​

«Основное тяготение каждой истории – на устройстве личной жизни соответствующего персонажа. Все остальные жизненные вопросы, будь то работа, деньги, семейные обязанности, отношения с другими людьми, не имеющие романтического подтекста, существуют ровно постольку, поскольку они как-то связаны с любовными вопросами. 

​

В реальности я, честно говоря, никогда не видела людей, настолько увлеченных своей личной жизнью, чтобы перед ней отступало все остальное – по крайней мере, больше, чем на пару месяцев подряд. Обычно бурный романтический период у нормальных людей за какое-то время проходит, и они возвращаются обратно, в семью, в работу, в коллектив, но не таковы герои Газданова: у них, кажется, романтический ресурс воистину бесконечен».

​

Или – полная возмущения реплика по поводу тем сочинения на ЕГЭ в этом году:

​

«Умение писать по-русски проверяется не навыком трындеть ни о чем – о красоте кленового листочка и рефлексии дедов на завалинке под музыкальных аккомпанемент. Неужели правда нет для российских школьников в 21 веке нормальных практико-ориентированных тем для сочинений?»

​

«Романтический ресурс» – «увлеченность, перед которой отступает все остальное», нежелание «возвращаться обратно», «навык трындеть о красоте кленового листочка» свойственны бывшим горожанам. Современный сигнификативный диссонанс не всегда позволяет разглядеть в этой «свойственности» критическую ситуацию и ее творческое переживание, а быть может, и переживание особого типа.

​

Что же собой представляет работа переживания у жителя мегаполиса, что всеми силами своей души устремился к загородной жизни? И какой толк от этого переживания людям, не имеющим (быть может, в настоящий момент) намерения бросить мегаполис и перебраться жить за город – если в нем нечто такое, что может способствовать «пониманию» работы переживания в критических ситуациях, не связанных с вопросами загородной жизни, воздействовать на внутренний опыт субъектов переживания?

​

«Бытие собой» vs «Приставленность к городу»

​

Причины, побуждающие жителей больших городов перебираться за город, исследуются современными психологами и социологами с возрастающей настойчивостью и прежде всего в «практико-ориентированном» ключе. Как отмечает О. Я. Виноградская, исследуя феномен переезда горожан в деревню, исследователи склонны навязывать объекту исследования собственную рациональность. Между тем различие жизненных обстоятельств переезжающих горожан столь велико, что не объясняет рациональность их выбора.

​

Если не рассматривать в качестве решающих обстоятельств довлеющие в исследованиях рациональные основания (экология, здоровье, улучшение жилищных условий для себя или близких и прочее благополучие) – что же тогда можно найти за их пределами?

​

Представляется важным обратить внимание на уровни вопросов, которыми задается человек, принимая решение о загородной жизни. Финансовые, хозяйственные, организационные вопросы, представляющие сферу рационального, отступают на второй план перед главным вопросом-переживанием: Кем я буду, живя за городом? (Первый ответ, который напрашивается: «Никем – нету тут для меня, горожанина, никакой профессии, никакого дела). За вопросом «кем я буду» следует вопрос «Кто я сейчас?». А там рукой подать до вопроса «Кто я есть на самом деле?».

​

Этот вопрос «Кем я буду, живя за городом» – точно лакмусовая бумажка, проверочный вопрос, захватывающий не просто отдельную практическую область (профессиональная самореализация, положение, достаток), но – внезапно – жизнь человека в целом.

​

Кем же хочет оказаться будущий загородный житель? Прежде всего он знает, кем он быть не хочет. Он не хочет быть частью городского механизма, где город задает правила игры, статус, говорит ему, кто кем он должен становиться, в какие процессы включиться, чтобы получать и поддерживать свое благополучие. «Приставленность» к городу, «захваченность» человека событиями технологического мира «принуждает его отказаться от своей субъектности» (Виноградская, 2018). Кем он и хочет, и не хочет быть? В самоописаниях или беседах можно заметить амбивалентное отношение к своему статусу горожанина и к своему положению в профессиональном поле, гарантирующем возможности и достижения, круг коллег и клиентов. Кем он хочет быть? Ответ на этот вопрос, как правило, не дается в виде краткого категоричного заявления о себе, а представляет собой описание сложно устроенного мира, в котором человек надеется вернуть себе свою субъектность, ощущать себя собой.

​

Главный вопрос Кем я буду, живя за городом? обозначает препятствие и невозможность (невозможность быть собой в большом городе, невозможность сохранить в загородной жизни статус «приставленного» к благам большого города) и одновременно побуждает, отталкиваясь от невозможного, двигаться к себе настоящему.

​

Переживание ностальгии

​

Такое бытие собой бывшему горожанину даётся непросто. Какую работу в данном случае совершает переживание? Многое в психологической ситуации сбежавшего горожанина схоже с «необратимой ситуацией», которая может быть охарактеризована как ситуация, порождающая ностальгию: «утрата человеком первоначального единства с окружающей средой, возникающая либо вследствие развития его собственной индивидуальности и пробуждения личного сознания» (Фенько, 1994). У человека, принявшего решение уехать за город, внутренняя работа переживания направлена на принятие себя и сложности мира, восстановление непрерывности своей личной истории, примирение с судьбой.

​

Воспоминание как средство этого переживания, многогранно и обращено к самым разным слоям опыта, значимость которого в процессе переживания возрастает. Воссоздаваемые образы Дома, Родины не только идеальны, они могут облекаться и в материальную форму – через сад, дом, детали жизнеустройства.

Вчитываясь в рассказы (самоописания и интервью) людей, которые покинули родной город и уехали жить за город возделывать свой сад и обустраивать свой дом, трудно не обратить внимание на ностальгические мотивы и на работу переживания, которая не останавливается, хотя внутри неё можно заметить определенные этапы завершенности.

​

И прежде всего сад в этих рассказах является образом, обладающим наибольшей внутренней убедительностью, образом, который «вводится в работу переживания, который вспоминается и который воссоздаётся в «новой жизни», становясь связующим, исцеляющим звеном в цепочке воспоминаний.

​

«В прошлом году не стало моего папы. Он очень любил нашу дачу, практически все плодовые деревья посажены его руками, да что там деревья, много чего сделано его руками. В последние годы он окончательно потерял зрение и жил на ощупь. Каждое утро мы делали с ним обход, он искал рукой ветку и безошибочно определял слива ли это, или вишня, или яблоня. Мы намечали "фронт работ" на день или на целое лето. Следующее утро снова было полно планов. Папа помнил, где посажен пион, а где золотые шары, находил их по памяти, осторожно трогал и радовался, что цветы набирают бутоны.
Папа ходил в старых кирзовых сапогах и громко шоркал ногами...теперь папы нет, а сапоги остались...
...В этом году мы приехали на дачу и было какое-то холодное снежное утро. Я всё никак не могла согреться, как вдруг, увидела папины сапоги. Как-то само собой я их надела и пошла в огород. И ноги мои зашоркали по дорожкам, и тоска моя по папе немного отступила. Теперь я утром надеваю папины сапоги, вроде как идём мы с ним вместе, как раньше и строим планы на день или на всё лето...».

​

Для городского человека загородная жизнь обладает особой мощью ностальгического воспоминания, пронизывающим пространство и время.

​

В детстве у человека как правило есть собственный «сад» (по крайней мере был до недавнего времени) – будь то маленький садик во дворе или огромных загородный сад – мир, в котором красота окружающей природы и любовь близких людей пробуждают чувства, мысли, интерес к творчеству. Современный человек покидает этот сад не просто физически, но прежде всего психически – он отправляется на поиски себя, взращивает своё самосознание, сапомонимание. В этой своей жизни – жизни по-своему кочующей, перевалочной – он многое пробует, много достигает, многое теряет и многое находит. Время от времени его тянет в «сад» – былой, прежний. О нём он вспоминает, прогуливаясь в парке, отправляясь на многочисленные городские выставки цветов, садов и ландшафтных дизайнов (Кретова, 2018).

​

Сады эти могут давать о себе знать совершенно внезапно: заскользит по стене луч света, повеет ароматом чабреца или дыни. Или неожиданным образом: смотрит человек фильм про обречённые чаепития помещиков или про бодрый отдых советских профессоров, а всматривается не в сюжет – в дачные постройки, переплёты на верандах, старые кусты сирени, скамейку под дождём, некошеную лужайку перед домом: что-то вспоминает своё, родное, счастливое, о чём-то тоскует – о доме.

​

Сад – выразительное пересечение пространства и времени, узор былого и будущего смысла. Там, где-то далеко, берёт свое незыблемое начало ностальгия – тянется тонкая золотая нить, связующая нас с воспоминаниями о «совершеннейшем, счастливейшем детстве» (Набоков, 2017), с миром, обладающим неоспоримой внутренней реальностью. «Туда, к бытию в целом, тянет нас в нашей ностальгии. Наше бытие есть это притяжение. Но «нас тянет» – это значит нас одновременно неким образом что-то тащит назад» (Хайдеггер, 2013). Назад – к цветам и травам, к лесным тропинкам, к райским садам. Именно эта ностальгическая связь – прошлое – еще более далекое прошлое – грядущее – выход из замкнутого круга, твердая духовная опора.

​

Онтологическое постоянство

​

Что вызывает любопытство в переживаниях «загородных людей», в их рассказах - это ощущение некоторой «законченности» жизни, выхода из жизненных водоворотов, разомкнутых кругов. В какой-то момент человек понимает, что прожил свою жизнь – ту жизнь, в которой искал и осознавал себя, и всё ещё не был собой. Причём, случиться такое с человеком может в любом возрасте.

​

В загородной жизни люди как правило перестают ставить цели и подводить итоги, надумывать схемы своего и чужого самосовершенствования и жизнеустроения. Слишком много в ней внутреннего покоя, созерцания, творчества. Слишком много в ней бытия собой и связи с самой сутью жизни, принятия своей жизни, принятия смерти и бессмертия.

​

«Я ничего не жду. Всё, что можно и нужно, в моей жизни случилось. Впереди ни открытий, ни разочарований. Ни плохого, ни хорошего. Только и останется мне, что возделывать свой сад. А с другой стороны – как же весело и непринуждённо живётся. Скучать не приходится».

​

Загородный мир, при всей своей сезонной изменчивости, обладает неким онтологическим постоянством. В загородной жизни на месте не только «кленовый листочек», но и сам человек на месте:

​

«В чем прелесть Алепинской жизни? Все всегда на своих местах - сирень, козочки...».

​

А вот о созерцании и размышлениях:

​

«Я полезла полоть грядки и одновременно думала о своей жизни))) Да-да-да, не смейтесь, это с виду кажется, что прополка, это абсолютно механическое и скучное занятие. Но так думает только тот, кто никогда не полол! Прополка (как и любая работа с землей), это без сомнения, философское занятие, где тебя ждёт просветление сознания, успокоение, ясность мысли и даже озарения! Вот такое озарение вчера меня и посетило. Копаясь в грядках и в своей душе, я поняла, что совершенно ни на кого не держу обид, никому не завидую и не на кого не злюсь. Мало того, я не нашла причин в чём-то корить свою судьбу. Это прекрасное ощущение, наверное, это и есть счастье...»

​

«Косил газон – первый раз в сезоне. Любимое моё занятие. Совсем другой вид у поместья. Яблони в цвету. Мысли в таком пейзаже текут неприхотливо, плавно. Мысли ни о чём – что и нужно человеку. А если мысли о чём, то человек мучается, иногда доходит до исступления, бесится. 
Закатывалось за горизонт солнце, и я думал: вот так и моя жизнь закатывается. Но вот оно скрылось за горизонтом, заалела заря, потом она поблекла, птицы стали затихать, только дрозды сильно взялись. Выступили робкие звёзды, а из-за ёлки и липы сверкнул обломок луны. И новая мысль: да никакой у меня не закат жизни! А расцвет. Бессмертие человека – это ощущение сильного чувства жизни. Жить – тяжёлое, непростое занятие. И песни птиц, и заря, и звёзды, и луна, и стриженный газон поднимают меня, становится легко и просто. Может, я дурачок?».

​

Переживание кризиса может быть постоянным, но и принятие своей жизни, принятие благодарное – колеблется, но не исчезает. Как в старом радиоприемнике – крутишь ручку, чтобы найти волну. Она затихает, уходит, и надо время от времени немного подкручивать.

​

Ощущение «прожитости жизни» при непрерывности переживаемого кризиса представляется определенной инверсией стремления наконец-то «пережить», положить конец невыносимости, и устремиться навстречу «новой жизни».

​

Миссия эмиграции

​

Соотнесение с ностальгией как с ключевым переживанием извлекает на свет ещё одну аналогию: миссию эмиграции. Уезжая, бывшие москвичи забирают с собой «фамильные портреты и драгоценности» – лучшее, что у них когда-то было: счастливые воспоминания о городе, любознательность и безмятежность. И даже ту особую городскую лень – благодушный пролог творчества.

​

Нет для них прежней Москвы. Не могут они принять жизни, воцарившейся в их родном городе, оттого покидают его добровольно и полные надежд, тревог, замыслов строят свой Дом. С благодушием и любознательностью всматриваются в своё неопределённое будущее. И нисколько не претендуют – даже не задумываются – о своей миссии. Миссия у них получается как-то сама собой, вне планов и размышлений. Образы, создаваемые работой их переживания – образы Дома, Родины, Прошлого – внутренне (а во многих случаях и для внешнего наблюдателя) убедительны и совершенны. Взятые воедино, они являют собой образ обители – не напрасно внешнему наблюдателю порой кажется, что сбежавшие за город москвичи ведут жизнь людей, сбежавших в монастырь, затворников. Сопоставление загородной жизни с уходом в монастырь, в котором движущей силой является не внутренний поиск, а внутреннее решение, требует отдельного рассмотрения; в рамках данной статьи представляется важным означить этот образ.

​

«Вся Россия, которая мне нужна, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь. Я никогда не сдамся» (Набоков, 1999). Загородные жители – бывшие жители мегаполиса, добровольно покинувшие свой город – испытывают чувства, схожие с набоковскими и имеют схожие намерения. Не просто строят дом в деревне, устраивают сад – шатёр своего детства раскидывают они на новом месте, бесконечно отстаивая свою свободу, право на воспоминания, на творчество, на бессмертие. Процесс восстановления непрерывности личной истории, целостности «Я», принятия своей жизни и судьбы не имеет завершения, как не исчезает и не завершается сама критическая ситуация, положившая начало работе переживания.

​

«Это не наш город. Нам надо свой строить», - такие строки я встретила у одного москвича, нынешнего загородного жителя.

​

Бывшим горожанам сад не только даёт чувство дома, родины, обители. Опираясь на принятое решение – вдохновенное и добровольное, и на свой опыт городского мышления и творческого энтузиазма – они, создавая мирок родной, уютный, закрытый, не остаются в его пределах. «Пронзительное понимание и прочувствование» прежнего, родного, не даёт им покоя: рождаются новые идеи, замыслы, нередко альтруистичные.

​

В этом беспокойстве, в непрерывности переживания, обусловленного в том числе, восприятием бесконечности прошлого и его связи с будущим, мироощущением, близким к эсхатологическому – источник духовной и психологической устойчивости, как для самого субъекта переживания, так и для внешнего наблюдателя.   

​

В заключение представляется важным предположить, что исследование переживания, в котором кризис не имеет завершенности, с одной стороны, возвращает категориям творческого жизненного мира былую глубину и высоту, и с другой, придает ему новый объем, являя жизненный мир, категории которого обладают собственными характеристиками.

​

Литература

​

Василюк Ф.Е. Психология переживания: Анализ преодоления критических ситуаций. М.: Изд-во МГУ, 1984. 200 с.

Виноградская О.Я. Онтологические основания переезда горожан в деревню // Крестьяноведение. 2018. Т.3. №4. С. 123-135. DOI: 10.22394/2500-1809-2018-3-4-123-135

Кретова Л.А. Жизненный мир сада: надежды и кризисы загородной жизни // Материалы VI Научно-практической конференции с международным участием «Понимающая психотерапия: основы и пути развития» (г. Москва, 22–24 июня 2018 г.). М.: Ассоциация понимающей психотерапии, 2018. С.46-49.

Набоков В.В. Другие берега. Спб: Азбука, 2017. 384 с.

Набоков В. Собр. Соч. русского периода. В 5 т. Т.2. Спб., 1999.

Фенъко А. Б. Психология ностальгии: Дис. на соиск. уч.степени канд. психол. наук. Спец. 19.00.01. -М.: МГУ, 1994.

Хайдеггер М. Основные понятия метафизики. Мир — Конечность — Одиночество. Перевод: В.В. Бибихин, А.В. Ахутин, А.П. Шурбелев. СПб.: В